У слова «оппозиция» в России печальная судьба – кажется, не существует словарной статьи, которая давала бы этому слову определение, признаваемое всеми. Оппозицией у нас называют и «системные» парламентские партии, фактически подконтрольные Администрации президента и лишенные любых амбиций, кроме сохранения своего нынешнего положения, и «несистемные» силы, которые готовы бороться за власть, но фактически лишены такой возможности, и даже маргиналов, чья активность не выходит за пределы споров в социальных сетях, часто тоже называют оппозиционерами. Размытость определения сама по себе отлично характеризует явление, которого скорее не существует; политическая система спроектирована и построена таким образом, что места для оппозиции в ней нет, и те, кто претендует на это звание, либо имитируют политическую борьбу, либо гарантированно остаются за бортом.
По-хорошему, оппозицией сейчас было бы правильнее называть какую-нибудь часть политической элиты, которая не удовлетворена своим нынешним положением и пытается его изменить, но о ком может идти речь? Здесь в голову приходят обороты из бульварной политологии, что-то вроде «борьбы башен» – вот если есть в этой борьбе какая-то башня, которая находится в заведомо проигрышном положении, то она и есть оппозиция. Наверное, Дмитрий Медведев – это оппозиция, но кого обрадует такое открытие?
Даже Евгений Ройзман, который, будучи мэром крупнейшего города и не принадлежа при этом ни к «Единой России», ни к партии власти в любом другом максимально широком смысле (грубо говоря, если бы о Ройзмане было принято, подмигивая, говорить, что он сечинский или чемезовский), мог бы претендовать на то, чтобы оппозицией считали его, но при ближайшем рассмотрении он оказывается посторонним во власти и в легальной политике человеком, которого случайно, на волне политических экспериментов прошлой кремлевской администрации, занесло в руководящий кабинет, уход из которого для Ройзмана – вопрос времени. С Алексеем Навальным чуть сложнее – на наших глазах он борется за допуск к участию в президентских выборах, но это не равнозначно борьбе за власть, это больше похоже на борьбу за системность. За не выходящими много лет из моды попытками выяснить, кто может стоять за Навальным, кроется не желание разоблачить обман и провокацию, а скорее надежда на то, что где-то внутри власти есть сила, готовая радикально менять систему, – кажется, только в этом случае борьба может быть настоящей, а не имитационной, а оппозиция – действительно оппозицией.
Терминологические споры такого рода были бы излишним занудством, если бы не были признаком реальной проблемы – не беда, что в России непонятно, кого можно назвать оппозицией, и не беда, что Кремль сознательно поделил политику на системную и несистемную, но что действительно серьезно – отсутствие субъекта противостояния, то есть даже не какой-то политической силы, а той части общества, на которую такая сила опиралась бы. Все эпизоды политического протеста последних лет, от Болотной до московских антикоррупционных митингов, выводили на улицу только носителей смутного и плохо сформулированного недовольства, из которых единицы превращались в политических активистов навсегда, пополняя существующие системные или несистемные структуры (можно вспомнить Максима Каца или Марию Баронову; сейчас, возможно, муниципальные выборы в Москве сделают медийными оппозиционерами еще двух-трех новых активистов), а остальные быстро разочаровывались и возвращались к привычной обывательской жизни. Восторги по поводу молодежи, впервые вышедшей на митинги этой весной, звучат двусмысленно, если помнить о том, что точно так же пять с половиной лет назад на улицы и площади выходили те, кого пропаганда называла «креативным классом», – и что с ними стало, куда они делись, и не туда ли через полгода-год денется и эта молодежь, когда увидит, что политический активизм может гарантировать только полицейские неприятности и ничего больше?
Хронический конфликт между обществом и властью – самая отвратительная черта нынешней России
Конечно, можно считать стороной противостояния с властью все общество целиком. Это даже логично – власть ведь сама ставит себя вне общества, она ему неподконтрольна и неподотчетна, она защищается от него, постоянно изобретая новые полицейские способы, создавая новые структуры и закупая новое оружие. Собственно, изоляция власти от общества – это и есть причина, заставляющая искать способы смены власти. Не коррупция, не спорная внешняя политика, не войны, а именно хронический конфликт между обществом и властью – самая отвратительная и самая опасная черта нынешней России.
В такой конструкции оппозицией можно было бы по умолчанию считать весь народ, если бы не зашкаливающие социологические цифры поддержки власти, которые не ставят под сомнение даже ее критики, то есть, наверное, здорово было бы, если бы каждый российский гражданин ощущал себя стороной противостояния с властью, но он же не ощущает, и любой, кто попытается говорить с властью от его имени, окажется самозванцем.
Президентские выборы 2018 года, как и все предыдущие электоральные кампании путинской эпохи, не предусматривают не просто смены высшей власти в стране, но даже риска смены власти – в распоряжении Кремля достаточно инструментов для сведения к нулю всех рисков, связанных с выборами. Противопоставить Кремлю просто нечего. Поддержка альтернативных кандидатов, протестное голосование, бойкот – все немногочисленные способы, доступные несогласной части общества, в лучшем случае обеспечивают кремлевский сценарий дополнительной интригой, которая сделает успех Кремля еще более впечатляющим и эффектным.
Григорий Голосов прав, когда говорит о долгосрочной перспективе, в которой бойкот выборов может иметь значение как основа для мобилизации новой политической силы – долгосрочная перспектива хороша тем, что не позволяет однозначно судить о бессмысленности того, что делается здесь и сейчас. Но далекое будущее останется бесконечно далеким, недостижимым, пока нет ответов на вопросы о социальной базе оппозиции и о потребностях этой социальной базы. Путин безальтернативен сейчас не потому, что Навальный открыл в регионах недостаточно штабов, и не потому, что демократические силы так и не объединились в широкую коалицию, а потому, что до сих пор ни одна сколько-нибудь заметная часть общества не считает себя чем-то всерьез обделенной при Путине и не рассчитывает на то, чтобы стать бенефициаром смены власти. Пока никто не придумал, кому и почему станет хорошо в России без Путина, Путину ничто не угрожает.