cобака лает

На скамейке сидел старенькийдедуля, кутающийся в рваненький тулупчик. Он настороженно смотрел на подростков, снующих туда-сюда по аллее. У многих в руках были чудные приборы, мигающие огоньками, в ушах торчали диковинные штуковины, они вели странные и непонятные речи на каком-то диком жаргоне. Старик взирал на это с ужасом - все это так не походило на блаженные времена молодости! Нынешняя молодежь не имела ничего общего с той, что была когда-то - культура исчезла бесследно, остался какой-то уродливый суррогат!
К скамейке подошел внук старика. Он потянул его за рукав и строго сказал:
- Деда, пошли домой. Мама велела тебя привести - ужин остывает!
- Зочем ви тгавите?! - жалобно возопил дедушка. - Выпей йаду, сцуко!
- Дед, я тебя не понимаю, - устало ответил внук. - Выражайся нормальными словами, а?
- Дратуте! В Бобруйск, жывотное! - заорал на него старик. - Учи албанский!
Внук устало вздохнул и уселся рядом. Дед безнадежно отстал от жизни…
Шел 2061 год…

когда вышел из комы и пошёл в магазин за продуктами

Работа бельгийских скульпторов – кит, выбросившийся на сушу у Собора Парижской Богоматери
ПЛастик и алюминий

Как в девяностые в Чечне. Солдатские матери снова ездят на войну

Человеческие чувства сложно вписываются в «геополитику». Но – показывают лицемерие войны на востоке Украины

Если брать не политическое и не батальное, а эмоциональное, человеческое измерение донецкой войны, то самый сильный ее эпизод происходит сейчас на наших глазах – алтайская учительница английского языка Светлана Агеева едет на Украину встречаться со своим сыном Виктором, ефрейтором, взятым в плен в июне и находящимся в тюрьме украинского городка Старобельска. Встречу матери с сыном организовали украинские власти, откликнувшиеся на обращение Агеевой к Петру Порошенко, опубликованное «Новой газетой». Агееву в поездке сопровождают журналисты «Новой» и других СМИ, а в Старобельске встречу матери и сына наблюдали и освещали украинские и иностранные журналисты, которым была предоставлена возможность, глядя обоим Агеевым в глаза, сообщить пленному солдату, что он «по украинскому законодательству совершил военное преступление». Украинские комментаторы упрекают журналиста Павла Каныгина и «Новую газету» в том, что они слишком доброжелательны к семье Агеевых, и даже в том, что они называют Светлану «мамой», а не «матерью» солдата. Украинцы пишут Каныгину, что лучше бы он свозил Агееву на могилы украинских солдат, как будто бы речь идет о каком-то убийце и его невинных жертвах, а не об участниках боевых действий, которые в условиях войны погибают и попадают в плен. Каныгинское робкое «вообще-то это война» встречает протесты украинских журналистов, разделяющих официальную позицию своего государства, согласно которой украинская армия противостоит не солдатам, а террористам.

В том мире, в котором четвертый год живут организаторы встречи в Старобельске, пропагандистский эффект поездки Светланы Агеевой должен быть бесспорным, но публично стыдить мать вражеского пленного солдата – такого все-таки нет в обычаях и традициях войны, это украинское ноу-хау, вдвойне омерзительное, если иметь в виду, что на дворе 2017 год, когда общечеловеческие нравы смягчились до исторического рекорда (грубо говоря – в эпоху, когда мир спорит о туалетах для трансгендеров, принцип «мать за сына» выглядит слишком средневеково). К тому же в соприкосновении с коллективным опытом и памятью российского общества это ноу-хау приобретает дополнительный оттенок, поскольку у нас такое уже было, когда матери солдат, понимающие, что кроме них до их детей никому нет и не будет никакого дела, сами едут выручать своих сыновей из плена.

Архетипический сюжет первой чеченской войны, ⁠пересаженный на ⁠украинскую почву, ставит ⁠эмоциональный знак равенства между нынешней Украиной и старой недоброй ⁠Ичкерией, имевшей в начале войны довольно широкий круг симпатизантов в российском тылу, ⁠которых становилось ⁠тем меньше, чем больше российское общество узнавало подробностей той войны, ставшей для него самым травмирующим опытом первого постсоветского десятилетия. Вести себя так, чтобы ассоциироваться у россиян с чеченскими командирами девяностых – сомнительная тактика, которую не оправдывает никакое поведение российской стороны. Но ответственность за то унижение, которому сейчас семью Агеевых подвергают на Украине, делит с украинским государством и российская власть, три года назад гордившаяся новым обликом российской армии (на продвижение бренда «вежливые люди» пиарщики минобороны потратили в свое время немало сил), пришедшим на смену несчастным призывникам девяностых и нулевых, но Агеев больше похож именно на тех солдатиков, а вовсе не на универсальных солдат, дебютировавших в Крыму – имиджевые наслоения с рабоче-крестьянской российской армии слетают на раз, но это далеко не самое печальное во всем происходящем.

Популярная формула «родина бросит тебя, сынок» все же не исчерпывающе описывает отношения официальной России с ее несчастными подданными, в том числе солдатами. Опыт российских пленных на украинской войне показывает, что возвращением их домой Россия все же занимается, а украинская сторона в этом смысле ставит прагматические соображения выше своих слов о «террористах» – ведутся переговоры, идет торг, работает в том числе друг и кум Владимира Путина Виктор Медведчук, деятельность которого хоть и противоречит декларируемым ценностям украинского государства, но признается и поддерживается им. Медведчук публично участвовал в обмене Александра Александрова и Евгения Ерофеева на Надежду Савченко. Интересно, что о Ерофееве сейчас вспомнил и Виктор Агеев, который говорит, что в России Ерофеева убили – это непроверяемый, но очень характерный слух, потому что в России за возвращением из плена всегда следует исчезновение, и думать в связи с этим можно что угодно.

Владимир Путин гордится своим юридическим образованием и часто о нем вспоминает. Фирменная черта путинского правления как раз и связана с соблюдением юридических формальностей в самых скользких ситуациях – военные без опознавательных знаков, письмо от Януковича с просьбой ввести войска, да даже и вне войн и международных кризисов – вся внутренняя политика Кремля, по большому счету, строится на использовании слабых мест и нечетких формулировок в законах. Юристов, которые ведут себя так же, как путинский Кремль, иногда называют бандитскими адвокатами, когда в преступной группировке есть человек с адвокатской лицензией, который заботится о минимизации юридических рисков при совершении самых отчаянных преступлений и делает все для того, чтобы преступников нельзя было поймать за руку. Все вполне законно и при этом крайне безнравственно.

Скорее всего, эта формула – законно, но безнравственно, – сработает и в случае с Виктором Агеевым. На очередном витке переговоров при посредничестве того же Медведчука Агеева тихо или не очень тихо обменяют на какого-нибудь украинца из донецких или луганских подвалов, и в этом смысле долг государства перед гражданином будет выполнен. Но что безнравственно – и сам неопределенный статус российского солдата, который подписывает бумаги, делающие его то ли наемником, то ли вообще непонятно кем (Агеев говорит, что после пересечения границы он подписал новый контракт с представителями ЛНР), и публичные унижения, которым он подвергается на Украине, и заведомо мрачная его судьба после будущего обмена, когда какие-нибудь следующие российские пленные будут рассказывать, что Агеев убит, потому что после возвращения о нем никто ничего не слышал. Эти обстоятельства не подошьешь к делу, но они не менее существенны, чем пленение и возвращение солдата. Несменяемость и неподотчетность власти располагает к тому, чтобы власть вела себя так, как удобно ей, но это удобство еще прочнее ставит власть вне общества и закладывает основы практически неизбежного жесткого конфликта между ними.

Олег Кашин

Месяц катаю и только 5 000 рук откатал.Я покерный лентяй

Как сыграно ребят?

$0.05/$0.10 No Limit Holdem
PokerStars
6 Players

Stacks:
UTG Player6 ($15.02) 150bb
UTG+1 Player1 ($26.62) 266bb
CO Player2 ($10) 100bb
BTN Player3 ($10) 100bb
SB Player4 ($15.53) 155bb
BB Hero ($11.02) 110bb

Pre-Flop: (0.15, 6 players) Hero is BB
3 folds, Player3 raises to $0.21, Player4 calls $0.16, Hero calls $0.11
Flop: ($0.63, 3 players)

Player4 checks, Hero checks, Player3 checks

Turn: ($0.63, 3)
Player4 checks, Hero bets $0.50, Player3 folds, Player4 calls $0.50 River: ($1.63, 2)

Player4 checks, Hero bets $9.70, Player4 calls $9.70

Final Pot: $21.03
Player4 shows

Hero shows


Hero wins $20.08 (net +$9.67)

Player3 lost $0.21
Player4 lost $10.41

Мы тут в последних дискуссиях пришли к тому, что половина "лечения" во многих стрессовых ситуациях заключается в том, чтобы перестать так нервничать. Ну т.е. я не говорю, что надо для себя решить, что пропущенный дедлайн, бессонная ночь, или аврал - это хорошо. Или "ничего страшного". Но вот само это осознание, что происходит что-то очень страшное, может очень сильно добавить драмы, и испортить жизнь.



Пример вот был в той же дискуссии: завтра вставать по будильнику, впереди тяжелый жень, спать осталось 2 часа, и не спится. И очень злит вот это осознание, что, по сути, завтрашний день уже испорчен! Уже ведь все с ним ясно. Придется выползать из дома неспамши, пытаться работать, все делать внимательно, и известно, что днем поспать возможности не будет. Пока до постели доберешься в ближайший раз - будет поздний вечер. И там до следующего дня уж будет недалеко, так что не понятно вообще, когда весь этот недосып наверстывать.

И вот лежит человек, и ему от этих переживаний становится еще хуже, и тем более не спится. И конечно мы все понимаем, что успокойся он, и усни хотя на эти два часа - было бы лучше. Два часа лучше, чем ничего. Но "взять и успокоиться" - это как не думать о белой обезъяне.

Однако есть способы.
- Надо представить самый наихудший сценарий и принять его. Казалось бы - вы же как раз этим и заняты: расписываете себе, как все завтра будет ужасно. Но это - не то. Вы сокрушаетесь и волнуетесь. А надо принять, как данность. Все, завтра будет ужасный день. Я буду все вот это делать после большого недосыпа. Дальше можно начинать мыслить конструктивно: что я могу сделать, чтобы легче это пережить? Можно ряд вещей отменить, передвинуть на другой день. Не пойти, не брать. Во многих областях можно сделать только самое необходимое, остальное отложить на более хороший день. Можно, кстати, людям честно сказать, что вы ночь не спали, и многие пойдут вам навстречу, согласятся с чем-то побеспокоить вас в другой раз.

- Вспомнить, что иногда все складывается иначе. Конечно, чудеса бывают редко. Но часто бывает так, что запланировано всего - до выше крыши. А потом вдруг днем - раз, и 3 часа выпали. И вдруг выясняется, что запросто можно пойти поспать. Еще все (услышав о вашем горе) скажут "иди спи!", и все станет хорошо. Или день, который должен был закончиться не раньше полуночи, вдруг закончится на много часов раньше. Там отменят, тут скажут, что можно не идти. И вдруг - 6 вечера, и все от вас отстали. Ложись - нехочу. Вот и поспите. Такое, на самом деле, случается чаще, чем вы думаете. И надо просто включить эту возможность в свои мысли. Чтобы испытывать не только отчаяние и панику.

- Способ третий, радикальный, но действенный. Вспомните о том, что вы вообще-то можете вообще все бросить. Причем серьезно. Представьте себе, что было бы, если бы вы завтра (например) вышли из дома и сломали ногу. Или что-то подобное случилось (вы выехали на дорогу, и в вас врезалась другая машина, сильно заболел член семьи) - человек в этот момент точно не идет на работу, не едет, куда собирался, не выступает, не собеседуется. Он едет в больницу чинить ногу, и всех ставит перед фактом. Это - форс мажор, экстремальная ситуация, может быть почти катастрофа для тех, кто вас где-то ждал. Но такие ситуации случаются. И обычно из этого находят выход. В 99% случаев все как-то обходятся без пострадавшего, а то, что касается лично его, передают другому, либо откладывают на потом, чтобы позже ему передать. Что-то придумают, без вас обойдутся, как-то все решат. Мир еще ни разу не рухнул (для проверки можете выглянуть в окно). :-)

Ну так вот - если совсем уж серьезно - если у вас завтра с утра начнется нервный срыв, от ощущения, что все в жизни слишком сложно, то вы позвоните туда, куда собирались, и скажете, что не придете, потому что вы очень заболели. Или ваш член семьи позвонит. И вы можете так же вспомнить, что по закону даже ваш работодатель не имеет права спросить, чем именно (т.е. спросить может, но вы не обязаны отвечать). И знаете, что будет, если вы так сделаете? Ничего. От вас примут это сообщение, и будут с ним разбираться, а вы ляжете, и будете спать, пока не выспитесь. Вот и все. А еще днем позже пойдете по следующим делам, и скажете, что вас откачали, и вам полегчало.

И что самое главное - это не просто гипотетический сценарий. Вы это правда можете. Прямо так себе и скажите. Если завтра будет совсем плохо, я так и сделаю. В конце концов - здоровье дороже! Еще лучше - прямо решите - да, вот именно, возьму так, и сделаю.

Это часто очень сильно успокаивает. Во-первых, потому что вы в какой-то момент поймете, что это - не игры разума, а реальный выход. Он есть у вас, и в нем даже ничего такого страшного нет. Во-вторых - именно, когда по-настоящему созревает решение так и сделать, обычно становится ясно, что драма того не стоит. (Это не всегда так, но чаще всего.) Тут вы понимаете, что не так все ужасно, ну да, ну трудно, ну неудачно вышло, но не так, чтобы прямо к таким мерам прибегать. Обычно на том и успокаиваемся.

P.S. А если вы подумали о варианте все бросить, и вдруг все в вас встрепенулось и запело "хочухочухочухочу!!!", тогда вообще-то надо так и сделать. Иногда люди действительно бывают на пределе, и им очень надо отключиться от всего, и отдохнуть. Зачем ждать, пока вы по-настоящему рухнете?

Вечер в хату

буээээээ

Зимой в Йорке мне был нужен гель для душа дня на два, купил самый дешевый - какой-то Радокс. Понравился он мне так, что с тех пор только его и покупаю, у него много запахов и все прикольные, и плюс там на бутылке такой крючочек подвижный, его можно оттопырить и повесить бутылку на трубу или еще куда.
Сегодня мылся им и подумал, что это как сок Добрый - самый дешевый и самый гадкий, но при этом у них (не знаю, как сейчас, но в мое время) было какое-то оголтелейшее разнообразие вкусов - типа черноплодная рябина или арбуз. И вот я моюсь и думаю - интересно, почему так, напишу-ка я пост с таким вопросом. И вот моюсь дальше и формулирую пост - типа сок Добрый, такой дешевый и такой гадкий, что его только бомжам пить. Но я знаю, что слово "бомж" плохое, мусорское, надо говорить "бездомные", но это ведь совсем дико будет звучать - его только бездомным пить, да и смысле теряется, приобретает ненужные оттенки социального расизма, которого я чужд. Значит, нужно сказать иначе, и я придумал, чем заменить бомжей - соком Добрый только школьникам водку запивать. Сформулировал, и вопрос снялся сам собой - если школьникам, то школьники же как раз и любят всякие новые необычные вкусы, все логично.
Это была история о том, как я получаю информацию из диалога с самим собой (и своей смешною рожей сам себя и веселю).

Когда заходит речь о Горбачеве, люди, настроенные к нему негативно, обычно говорят так: «А что он нам дал, ваш Горбачев?..»

Это риторический вопрос, подразумевается, что – ничего. Фраза эта очень характерная, самое важное слово в ней – «дал». По самой сугубо материалистической конструкции вопроса – «что ты мне дал» – любовь к лидеру страны оценивается по количеству данных им материальных благ: дал отдельные квартиры, допустим, или дал водку по низкой цене. Но в юбилей Горбачева, которому сегодня 85, на этот, казалось бы, риторический вопрос можно все-таки попытаться ответить.

Первое и самое важное – Горбачев освободил людей от необходимости врать. Я – типичный результат перестройки; когда она началась, я учился в четвертом классе. Я плохо понимал математику, но уже хорошо понимал правила жизни в СССР. Например, что хорошие оценки получают не только за знания, но и за умение поддакивать учительнице. У четвертого-пятого советского поколения способность «устраиваться в жизни» была уже в крови, это был инстинкт, все с детства уже поддакивали, соглашались, кивали. Во всем этом была необъяснимая тоска, но в целом ты понимал, что так все устроено, железно.

Нужно было учиться скрывать мысли, притворяться, не выделяться, демонстрировать лояльность. Во дворе одно, в школе другое, дома третье – в общем, приучаться жить двойной жизнью, как все. И тут пришел Горбачев и спас меня – и многих других – от вот этой необходимости постоянного притворства. То есть врать можно было и дальше, но отныне появился выбор: теперь стало можно и НЕ врать. Вранье перестало быть жизненно необходимым. Мало того, говорить правду стало выгодно, если употребить такой циничный оборот; гарантией успеха стала не твоя похожесть на других, а твое отличие.

Он уберег меня и миллионы других от двойной духовной бухгалтерии. Это сейчас трудно объяснить, но перестройка высвободила огромную именно человеческую энергию, высвободила миллион разных талантов и способствовала развитию способностей. Пять лет перестройки были такой вечной весной мыслей и чувств, почти карнавалом, действительно счастливым временем: когда желание не врать не наказывается, а даже наоборот – поощряется государством. Социальный успех тоже был связан именно с возможностью говорить правду или попросту говорить то, что думаешь. Поэтому Горбачеву я обязан своими способностями, обретением профессии, карьерой; но главное, он уберег меня и миллионы других от двойной духовной бухгалтерии, от морального разложения, разрушения. Он спас мою душу, и мне не кажется это преувеличением.

Можно долго говорить о том, что такого рода вещи не зависят от государства, но это, конечно, неправда: в России государство везде, во всем, оно всегда главный воспитатель. Дети и сейчас хорошо чувствуют, как нужно себя вести, чтобы добиться успеха. Детям перестройки с государством повезло, как никакому другому поколению, – по сути, вся сознательная жизнь прошла «при свободе», редко какому поколению так в России везло. Свобода, про которую в России принято уточнять «свобода для чего?», «свобода от чего?» – это очень просто: это возможность не врать.

Еще одна вещь, которую «дал» Горбачев, – вернул язык людям. Вернул людям коммуникацию, возможность разговаривать свободно. В тоталитарном обществе язык существует не для того, чтобы говорить, а для того, чтобы скрывать мысли. В результате к 1980 году язык умолчания, культура утаивания достигли такого состояния, что на официальном языке, на языке газеты «Правда» невозможно было выразить даже простейшие мысли.

С советским языком происходил гигантский процесс распада. Все, что говорилось до 1985 года, было не обменом мыслями, а ритуалом, повторением, тавтологией, которая превращалась в бессмыслицу. Это поразительное изобретение тоталитаризма, когда то единственное, что отличает людей от животных – язык, мешает людям, а не помогает. «Молчание – золото», – повторяли тебе на каждом шагу, и молчание становилось единственным честным способом коммуникации. Все то же самое происходит с языком и сейчас. Выражение «я тебя услышал» является ярким признаком возвращения этой немоты, молчания – как способа коммуникации. «Молчание – золото», – повторяли тебе на каждом шагу, и молчание становилось единственным честным способом коммуникации.

У Ханны Арендт есть такое наблюдение – о людях в Германии 1930-х годов, которые сохранили иммунитет к тоталитаризму. Арендт задается вопросом: чем эти люди отличались от большинства? Она приходит к выводу, например, что высокая культура, образование не играют тут никакой роли. Способность к сопротивлению сохранили лишь люди определенного психического склада, приходит к выводу Арендт, те, кто привык вести постоянный внутренний диалог со своим вторым «я», или, попросту говоря, с совестью. Люди, которые привыкли сверять каждое действие с внутренним камертоном, не могут пойти против него – попросту потому, что они не смогут с этим дальше «жить», эта совесть их сгрызет. Беда в том, пишет Арендт, что для большинства людей этот внутренний диалог не является чем-то необходимым, или же у них попросту нет такой привычки, ставшей необходимостью.

Перестройка – это разговоры, понятно, но самое важное, что Горбачев дал толчок именно внутреннему разговору человека с самим собой. То есть Горбачев попросту вернул людям их второе «я», совесть, – опять-таки он дал не ее, а дал возможность выбора. Большинство людей не понимает ценности свободы – это банальность; хотя все без исключения сегодня пользуются материальными преимуществами, экономическими последствиями свободы: открытым рынком, обменом товарами, возможностью пересекать границы.

Горбачев действительно не дал ничего материального – никаких пайков или квартир. Но сама практика этого «давания» содержит двойной смысл: ведь то, что дают материального, могут и отобрать. Вождь дал – вождь и взял, примерно по этой схеме жизнь в России строится и сейчас. А вот то, что дал Горбачев, отобрать невозможно. Именно потому, что это не вещь. Нельзя даже сказать, что он «дал свободу» – это даже оскорбительно, свободу нельзя дать, она не рубль, мы сами ее обрели, – но Горбачев просто создал возможность для того, чтобы взяли от жизни лучшее, а не худшее. Он дал возможность очеловечиться, и дальше каждый распорядился этой возможностью по мере своих способностей и желаний. То, что мы в широком смысле не воспользовались этой форточкой свободы – когда она еще будет в следующий раз, – это правда. Но все-таки количество людей, которые приняли новые правила, принципиально изменило соотношение свободы и несвободы в России. Свобода теперь исчисляется не двумя десятками диссидентов на кухне, она все-таки достояние миллионов людей. Это они выходят на бессмысленные вроде бы марши, работают наблюдателями на выборах и каждый день меняют воду в банках с цветами на мосту, где убили Немцова. Горбачев изменил социологию в России, 15 процентов страны (те, которые не 85) – это все-таки больше похоже на норму, чем семеро на Красной площади в 1968 году.

Горбачеву удалось создать этот хрупкий баланс, создать «других» – тех, для кого внутренний диалог со своим «я» важнее пропагандистского монолога. Они держатся за счет этой энергии тридцатилетней давности, и, возможно, и сам Горбачев дожил до 85 именно благодаря этой энергии. Сильная вещь, советую.

Смотреть с 9:10

Подруга рассказала вчера за аперитивом, до сих пор не верится.

Её сын задружил с одноклассницей. Детям по шестнадцать лет, оба скромники и робкие интроверты. В общем, классическая первая любовь, вместе погулять, за руки подержаться, все остальное пока - ни-ни.

В классе сидели за одной партой. Места за партами раздаются на официальной основе, их распределением заведуют две классные активистки, представители, так сказать, местечковой власти.

Критерии, по которым распределяются места, неясны, но злые языки поговаривают, что активистки узурпируют власть, выбирая себе в соседей по парте самых популярных одноклассников. Остальные - как бог на душу положит.

Наша парочка так и сформировалась, но случайное соседство переросло во взаимную симпатию.

Активистки, глядючи на воркующих голубков, всполошились. Слишком заняты сами собой, слишком много времени проводят вместе, слишком подозрительно много хихикают.

Устроили заседание парткома, в лучших традициях страшего друга Италии времен Пальмиро Тольятти, на котором заявили, что коллектив требует рассадить парочку по разным местам.

Коллектив, как выяснилось, до момента собрания вообще не подозревал о том, что от его имени выдвигаются какие-то требования, и среагировал на инициативу вяло и без должного возмущения.

Тем более, что подсудимые на уроках вели себя дисциплинированно, на переменах не обжимались, руками под столом не шуровали...в общем, никакого криминала, никаких жалоб педколлектива, исключительно инициатива представительниц класса.

Парочка попробовала возмутиться, но ей предъявили жалобы одной завистливой одноклассницы - мол, чувствует себя обделенной вниманием на фоне вот этих вот ваших тесных взаимоотношений. Остальным было совершенно все равно, ну сидят себе вместе и сидят.

Однако, после долгих препираний, активистки все равно решили волюнтаристски рассадить голубков по разные углы класса, дабы и у других не возникло никаких комплексов на этой почве.

Хорошо хоть не стали объявлять петиции о переводе кого-нибудь из них двоих в другой класс.