стихи

Бродский

Представь, чиркнув спичкой, тот вечер в пещере,
используй, чтоб холод почувствовать, щели
в полу, чтоб почувствовать голод -- посуду,
а что до пустыни, пустыня повсюду.

Представь, чиркнув спичкой, ту полночь в пещере,
огонь, очертанья животных, вещей ли,
и -- складкам смешать дав лицо с полотенцем --
Марию, Иосифа, сверток с Младенцем.

Представь трех царей, караванов движенье
к пещере; верней, трех лучей приближенье
к звезде, скрип поклажи, бренчание ботал
(Младенец покамест не заработал
на колокол с эхом в сгустившейся сини).
Представь, что Господь в Человеческом Сыне
впервые Себя узнает на огромном
впотьмах расстояньи: бездомный в бездомном.

1989

Бродский

Шеймусу Хини

Я проснулся от крика чаек в Дублине.
На рассвете их голоса звучали
как души, которые так загублены,
что не испытывают печали.
Облака шли над морем в четыре яруса,
точно театр навстречу драме,
набирая брайлем постскриптум ярости
и беспомощности в остекленевшей раме.
В мертвом парке маячили изваяния.
И я вздрогнул: я — дума, вернее — возле.
Жизнь на три четверти — узнавание
себя в нечленораздельном вопле
или — в полной окаменелости.
Я был в городе, где, не сумев родиться,
я еще мог бы, набравшись смелости,
умереть, но не заблудиться.
Крики дублинских чаек! конец грамматики,
примечание звука к попыткам справиться
с воздухом, с примесью чувств праматери,
обнаруживающей измену праотца —
раздирали клювами слух, как занавес,
требуя опустить длинноты,
буквы вообще, и начать монолог свой заново
с чистой бесчеловечной ноты.

1990

Бродский

Памяти Клиффорда Брауна

Это — не синий цвет, это — холодный цвет.
Это — цвет Атлантики в середине
февраля. И не важно, как ты одет:
все равно ты голой спиной на льдине.

Это — не просто льдина, одна из льдин,
но возраженье теплу по сути.
Она одна в океане, и ты один
на ней; и пенье трубы как паденье ртути.

Это не искренний голос впотьмах саднит,
но палец примерз к диезу, лишен перчатки;
и капля, сверкая, плывет в зенит,
чтобы взглянуть на мир с той стороны сетчатки.

Это — не просто сетчатка, это — с искрой парча,
новая нотная грамота звезд и полос.
Льдина не тает, словно пятно луча,
дрейфуя к черной кулисе, где спрятан полюс.

февраль 1993

Бродский

Подруга, дурнея лицом, поселись в деревне.
Зеркальце там не слыхало ни о какой царевне.
Речка тоже рябит; а земля в морщинах —
и думать забыла, поди, о своих мужчинах.

Там — одни пацаны. А от кого рожают,
знают лишь те, которые их сажают,
либо — никто, либо — в углу иконы.
И весною пахать выходят одни законы.

Езжай в деревню, подруга. В поле, тем паче в роще
в землю смотреть и одеваться проще.
Там у тебя одной на сто верст помада,
но вынимать ее все равно не надо.

Знаешь, лучше стареть там, где верста маячит,
где красота ничего не значит
или значит не молодость, титьку, семя,
потому что природа вообще все время.

Это, как знать, даст побороть унылость.
И леса там тоже шумят, что уже случилось
все, и притом — не раз. И сумма
случившегося есть источник шума.

Лучше стареть в деревне. Даже живя отдельной
жизнью, там различишь нательный
крестик в драной березке, в стебле пастушьей сумки,
в том, что порхает всего лишь сутки.

И я приеду к тебе. В этом "и я приеду"
усмотри не свою, но этих вещей победу,
ибо земле, как той простыне, понятен
язык не столько любви, сколько выбоин, впадин, вмятин.

Или пусть не приеду. Любая из этих рытвин,
либо воды в колодезе привкус бритвин,
прутья обочины, хаос кочек —
все-таки я: то, чего не хочешь.

Езжай в деревню, подруга. Знаешь, дурнея, лица
лишь подтверждают, что можно слиться
разными способами; их — бездны,
и нам, дорогая, не все известны.

Знаешь, пейзаж — то, чего не знаешь.
Помни об этом, когда там судьбе пеняешь.
Когда-нибудь, в серую краску уставясь взглядом,
ты узнаешь себя. И серую краску рядом.

1992

Бродский

С натуры

Джироламо Марчелло

Солнце садится, и бар на углу закрылся.

Фонари загораются, точно глаза актриса
окаймляет лиловой краской для красоты и жути.

И головная боль опускается на парашюте
в затылок врага в мостовой шинели.

И голуби на фронтоне дворца Минелли
ебутся в последних лучах заката,

не обращая внимания, как когда-то
наши предки угрюмые в допотопных
обстоятельствах, на себе подобных.

Удары колокола с колокольни,
пустившей в венецианском небе корни,

точно падающие, не достигая
почвы, плоды. Если есть другая

жизнь, кто-то в ней занят сбором
этих вещей. Полагаю, в скором

времени я это выясню. Здесь, где столько
пролито семени, слез восторга

и вина, в переулке земного рая
вечером я стою, вбирая

сильно скукожившейся резиной
легких чистый, осенне-зимний,

розовый от черепичных кровель
местный воздух, которым вдоволь

не надышаться, особенно — напоследок!
пахнущий освобожденьем клеток

от времени. Мятая точно деньги,
волна облизывает ступеньки

дворца своей голубой купюрой,
получая в качестве сдачи бурый

кирпич, подверженный дерматиту,
и ненадежную кариатиду,

водрузившую орган речи
с его сигаретой себе на плечи

и погруженную в лицезренье птичьей,
освободившейся от приличий,

вывернутой наизнанку спальни,
выглядящей то как слепок с пальмы,

то — обезумевшей римской
цифрой, то — рукописной строчкой с рифмой.

1995, Casa Marcello

А почему только Бродский? Сегодня же ДР у Александра Сергеевича Пушкина...


Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.

1829г.

Борис Херсонский

Товарищ Писатель ходит по русскому лесу с двустволкой
в поисках зайца, приговоренного трибуналом к расстрелу.
Щека слегка оцарапана веткой колкой,
борода спускается до пупка по старому телу.
Председатель Леса развлекается с какой-то телкой.
Товарищ Писатель ощущает себя иголкой,
затерянной в стоге сена. Какая-то птица свищет.
Не найдут иголку. Впрочем, никто и не ищет.

Все больше советских черт в лесном пейзаже.
В коллективизации сосен достигнуты невиданные успехи.
Все говорит о новой жизни — пни, болота, и даже
дубы расставлены тут и там, словно вехи
на этапах большого пути от разбоя до кражи.
Ходят медведи, серый бурого краше.
Волк и ягненок живут коллективом, артелью,
пасхальным яйцом и крещенской купелью.

Хорошо читать о природе и о законах дикой
жизни постепенно входящей в партийность литературы.
Строем ходит тайга на просторах страны великой.
своя рубашка дороже собственной шкуры.
Каждое слово в протоколе будет уликой.
Убогая мысль прячется в череп улиткой.
Товарищ Писатель приклад к плечу приставляет.
Дичи нигде не видно. Просто товарищ стреляет.

Борис Херсонский

Сколько зим простоял колодец, сколько зим, сколько лет,
а как пересох, люди видят на дне — скелет.

Сколько лежит — неведомо, весь истлел.
Странно, все пили воду, а никто не болел.

Вряд ли бросился сам в отражение вниз головой.
Бросили, а как бросали, был ли еще живой?

В ящик кости заколотили, снесли на погост.
Заказали Сорокауст. Был август. Успенский пост.

В город не сообщили, и в милицию — ни гу-гу.
Начнут разбираться, тягать — не пожелаешь врагу.
А так решили — выяснить между собой,
может — кого не хватает, а числится, что живой.

Надо бы всем собраться, друг друга пересчитать,
да паспорта проверить — правильная ли печать,
не стоит ли на ком клеймо или Антихристов знак.
Собирались все, собирались — не собрались никак.

Борис Херсонский

Знали ведь, как аукнется так и откликнется.
Называли свою страну всесоюзной житницей,
называли город черноморской жемчужиной,
шли на службу в рубашке ветхой, да отутюженной.

Занимались политэкономией, также иными науками,
возмущались стилягами, суками, узкими брюками,
на начальство глядели с нежностью, на детенышей — буками.

Тащили их за собой из райского детского садика
домой, в коммуналку, из коллективного адика —
тихий час, фурии в белом, кроватки с железными спинками,
речь с дефектами, заиканиями, запинками...

И трамваи звенели звонками, гремели колесами,
и детки росли безумными, безголосыми,
как знали, что пустят их по миру голыми-босыми.

И нечем хвалиться, разве что — деяньями ратными,
водянистыми небесами да облаками ватными.

Борис Херсонский

Лет тридцать не видел отрывного календаря,
но помню, как бабушка улыбалась, даря
такой на память о канувшем в вечность годе.
Отрываешь тонкий листок — день, прожитый зря,
машинально читаешь что-то на обороте
о ленине, партии, на худой конец — о народе.

Потом он висит, истончаясь, и красные дни
(как выяснилось — от крови), сбиваясь от беготни,
сминаются в кулачке, отправляются в дальние дали...
Пометки по краю — дни рожденья родни,
частично вымершей. Призраки наблюдали,
как мы сводили концы с концами — лишь бы не голодали!

И мы не голодали. На кухне варился обед.
Тогда считалось, что мясо приносит вред.
От него стареешь и умираешь скорее,
чем от картошки с селедкой и овощных котлет.
Также много полезных веществ в салате и сельдерее.
Овощной человек не чета мясному — гораздо добрее.
И если мы не были в детстве слишком добры,
то и нам во дворе доставалось от детворы.
Только звери и птицы обидчикам не отомстили.
Быть может, они затаили обиду на нас — до поры,
когда мы с ними за гробом встретимся, или
их там просто нет, или, все же, есть, но — простили.

Владимир Ветров

Берег

1

Берег знакомый. С волнующей сказкой накоротке.
Кто-то может и птицей себя ощутить, четверть детства храня,
представляя ее, плавающую на беззаветной реке,
покуда рубцом не затянется полынья .


2

В неклассический вечер видней сюрреальность пути.
Уходил, несмотря на просьбу, в глаза не смотря .
Сложно, конечно, не чувствуя грунта, идти
туда, где размыты границы календаря,

где образы тают речных и греческих дельт..
Лелеешь двойную действительность, будто молишься двум богам .
Берег знает меня на дистанции бурных недель.
С точки зрения берега - будущее принадлежит пловцам.

Но постарайся пловца перевести на язык волны .
Значение перевода узнаешь наверняка,
если поймешь, что надежды на прежнюю твердь
более не важны .
Поэтому берег и полон печалями ивняка .



3

Август - это 08 в календарной графе .
Все ноли и восьмерки замыкаются на себя .
Но я помню спокойное время - "торжествовал Морфей",
и если солнце светило, то величием не слепя .

А теперь сердце города аритмично. И берег не знает основ .
И люди, его навещавшие, начали раньше стареть..
Все это похоже на сон - чуть легче детдомовских снов .
Спокойствие - золото .
Но в моде, по-моему, медь .

Что-то не так, вероятно, да и формула берега не верна..
Но упрямо рисую прошедшие волны. Над нимфой рисую нимб .
Что-то осталось святым, как в добрые старые времена,-
святым
под моим созвездием Рыб .



вторая половина 2006

группа "ГРОТ"

Вот бы стоили денег слова, хочешь сказать - плати.
Сколько стало бы веса в них, осознанности, полноты.
Мы сгрызали бы ногти в попытках нужную фразу найти,
И думали, думали, прежде чем вновь раскрывать свои рты.
Представляю, как люди домой молча едут с работ,
И как шоркает громко в автобусном брюхе друг о друга кожзам.
Каждый в своей голове производит скрупулезный подсчет,
Спешно распределяя зарплату по жизненно важным словам.
Составляется список самой острой необходимости:
Наставления детям, служебные, благодарностей про запас.
Кто-то бережно, слово за словом, жизненный путь свой вымостит,
Кто-то скатится в бездну, вечно растрачиваясь на сплетни и фарс.
Третьих лиц обсуждать, словоблудствовать ради приличия,
Возвышаться на фоне чужих неудач, шлифуя их языком,
Нужно все это экстренно из расходов привычных вычеркнуть,
Не для этого точно я месяц на дядю вкалываю бурлаком.
Я еще помолчу, пусть монеты в столбцы собираются,
Все они достаются мне временем и диагнозами от врача.
Ни копейки не брошу на то, о чём вечно не затыкаются,
Но истрачу всё до копейки на то, о чём почему-то молчат.
Вот бы стоили денег слова, хочешь сказать - плати.
Сколько стало бы веса в них, сфокусированности, настроя.
Мы сгрызали бы ногти в попытках нужную фразу найти,
Только выдумки это, в реальности слова ничего не стоят.

ЖАРА

Липкой скуки паутина
Руки намертво связала,
Съела с головой рутина,
Ярких красок стало мало.

День за днем с утра по вечер
Смысл потерян дел бесцельных.
Каждый шаг давно размечен,
Дом твой превратился в келью.

Ты хотел гореть, но тлеешь,
Обретал ты, но не ищешь.
И в мечты уже не веришь -
Был богат, но стал ты нищим.

ИОСИФ БРОДСКИЙ «И ВЕЧНЫЙ БОЙ. ПОКОЙ НАМ ТОЛЬКО СНИТСЯ...»
И вечный бой.
Покой нам только снится.
И пусть ничто
не потревожит сны.
Седая ночь,
и дремлющие птицы
качаются от синей тишины.

И вечный бой.
Атаки на рассвете.
И пули,
разучившиеся петь,
кричали нам,
что есть ещё Бессмертье...
... А мы хотели просто уцелеть.

Простите нас.
Мы до конца кипели,
и мир воспринимали,
как бруствер.
Сердца рвались,
метались и храпели,
как лошади,
попав под артобстрел.

...Скажите... там...
чтоб больше не будили.
Пускай ничто
не потревожит сны.
...Что из того,
что мы не победили,
что из того,
что не вернулись мы?..

Борис Рыжий

Я пройду, как по Дублину Джойс,
сквозь косые дожди проливные
приблатненного города, сквозь
все его тараканьи пивные.

Чего было, того уже нет,
и поэтому очень печально, —
написал бы наивный поэт,
у меня получилось случайно.

Подвозили наркотик к пяти,
а потом до утра танцевали,
и кенту с портаком «ЛЕБЕДИ»
неотложку в ночи вызывали.

А теперь кто дантист, кто говно
и владелец нескромного клуба.
Идиоты. А мне все равно.
Обнимаю, целую вас в губы.

Да иду, как по Дублину Джойс,
дым табачный вдыхая до боли.
Here I am not loved for my voice,
I am loved for my existence only.

Библейский блиц



Когда она в церковь впервые внесла

светильник светил от угла до угла



и всеголосавоединосливались



Господь ниспославший нам психоанализ

смотрел на пришедших с упрямством осла

Мария врала и волхвы пререкались



и бкувы с турдом соибарлись в совла



Тот храм обступил их как замерший лес

В глазах у волхвов обозначился блеск

(извечный предвестник всего рокового)

и Слово которое было у Бога

меняя значенье утратило вес

Мария замолкла Смеркалось окрест



И холодно было младенцу в вертепе



Поэт нахлобучивший дачное кепи

как смерд удобрял на участке корма

Стояла зима И всё злей всё свирепей

сквозь трепет затепленных свечек

сквозь цепи

Господь доводил этот мир до ума

Дул ветер из степи



и высился крест на вершине холма



Вдали было поле Была тишина

как снег под ногами светла и темна



И было им странно Внезапно нагрянув

толпа напирала локтями ебланов

Святое семейство в потёмках тесня



«Ты с миром Господь отпускаешь меня»

изрёк Симеон после пары стаканов

и тихо добавил «такая фигня»



И странным виденьем грядущей поры

наполнился воздух С далёкой горы

мерцала звезда словно суппозиторий

под видом младенца природе ввели



Светало Означились кедров стволы

И ослик заржал как пидорено горе

пророчице вторя и множа «ла-лы»



И было ему не сносить головы

свидетелю снов и безгрешных соитий

Звезда как никчёмный энергоноситель

светила на мир из высокой ботвы



И высился крест И молчали волхвы



Но лошадь пошла поперёк борозды

(и рифма вогнала пророчицу в краску)

Ворчали овчарки при свете звезды



Морозная ночь походила на сказку

Собаки брели озираясь с опаской

и жались к подпаску и ждали беды



Но буря прошла в этот раз стороной

Младенец заснул как пузан на открытке

Мария схватила его под микитки

и запеленала в яслях простыней



Простившись без слёз с пролетарской страной

поэт (что свалил после краткой отсидки)

гонимый по миру колбасной волной

осел в США не оставшись в убытке



История та оказалась «джинсой»

и сделалась притчей во многих языцех

Господь пересказывал оную в лицах

когда возвращался по водам босой



но мы отвлеклись Позабыв о границах

рассвет охватил горизонт полосой

и свет засиял не во тьме

а по сути

без лишних понтов и избыточной крути



Средь серой как пепел предутренней мглы

стояли толпой на холме нищеброды

ругались погонщики и овцеводы

ревели верблюды лягались ослы



И только волхвов из несметного сброда

впустила Мария в отверстье скалы



Но всё изменилось по ходу времён

для нас как для идолов чтящих племён

вертеп или храм не имеет значенья



По Фрейду любовь это пересеченье

в отсутствии Бога двух разных начал



Светало И ветер из степи крепчал



Но чудо свершилось без б. и без п.

и с бкувою бувка в солвах помеянлась



Рассвет прокатился волной по толпе

Господь призадумался (самую малость)

и двинулся вниз по заветной тропе



Светильник светил и тропа расширялась

СОВЕТЫ

Скажу тебе так, словно всё знаю на этом свете:
Никогда не беги за трамваем, придёт другой обязательно.
За этим все равно не успеешь; я лично не успевал, но и не сетовал, -
Как никак, а считал себя за - теперь честно - писателя.
Ещё совет: не употребляй без нужды наркотики,
Я как-то употребил, теперь мой родной психиатр
Боится меня иногда, хотя между нами так коротко,
Что подозреваю - он болен сам, тот ещё кадр.
Избегай молоденьких девочек - быстро влюбляются,
Сторонись дам поопытней - не заметишь, как женишься.
При шинковке лука опасайся за пальцы,
И раз в месяц, как минимум, дезинфицируй водкой кишечник,
Но не пей из горла, да ещё без закуски в подъезде -
Эти случаи мне известны и пахнут скверно,
Но не стыдно - случалось в далёком детстве...
Лучше пить, если негде, в каком-нибудь сквере,
Заедать же снежком или раечкой... В общем,
Выжить можно... Из истин сквозь сито:
Умереть всегда легче. Жить сложнее. Бог в помощь,
Если он ещё сам не закончил свой век суицидом.

Немое кино с субтитрами

Пускали солнечного зайца в квартиру Наташе,
Она выглядывала из-за шторы украдкой, - зов плоти.
Восьмиклассница, пианино дома, и всего-то второй этаж, -
Можно подсмотреть с тополя, что вырос напротив.
Я увезу тебя на край света на этом велосипеде.
Ветер попутный, и не проколется колесо,
Но эти прыщи на лбу, и от них - все беды:
Боюсь посмотреть на тебя, повернуться к тебе лицом.
Опять с телефоном не вышло, слово застряло в горле, ну что такое...
Думать о суициде и написать первый стиш.
Потом позвонить в её дверь и убежать, - вдруг папамама откроет,
Или она сама, а тут ты стоишь...

Нежное

Забываю имя твоё, - вычёркиваю его из записных книжек...
Но память - она затягивает всё глубже, хуже болота.
А птицы летают осенью медленней, ниже...
И я имею возможность рисовать их во время полёта.
Никто не разберёт, где начинается осень:
Строго по календарю, или с первых дождливых дней...
Первыми во время заморозков умирают осы, -
Ты сказала бы, что никто не умрёт... наверно... тебе видней...
А ещё ты сказала бы, что тебе приснились олени,
И они объяснили тебе что-то о чём-то важном,
Но ты не знаешь олений язык, к сожаленью.
А если и знаешь, - то и пары слов на нём не свяжешь...
Когда ты ушла, я прыгал с высотных зданий,
Но всегда находился кто-то, кто ставил внизу стог сена...
Лечил меня логикой, напоследок шептал назидания...
Я и мыслю сейчас без экспрессии... по-осеннему...
Говорят - эта осень, быть может, последняя осень в истории.
Дальше начнутся войны, локальные апокалипсисы, -
Плевать я хотел... у меня от любви третий год ладони истёртые...
Посмотри, как из черного космоса на твоё имя капаю.
Сказать сильно - этому учили в школьных уборных...
Потом читал библию, (дружил с монахом расстригой)...
Не помогло... ты влетела, как пуля в аорту... как боинг
В офис Манхэттена... потом стало тихо.

"Пролитую слезу
из будущего привезу,
вставлю ее в колечко.
Будешь глядеть одна,
надевай его на
безымянный, конечно".

"Ах, у других мужья,
перстеньки из рыжья,
серьги из перламутра.
А у меня — слеза,
жидкая бирюза,
просыхает под утро".

"Носи перстенек, пока
виден издалека;
потом другой подберется.
А надоест хранить,
будет что уронить
ночью на дно колодца".