Бар "На грудь" - "Пирожковая на Литейном"Эта милая зарисовка, вывешенная Хиштаки у себя в блоге, взбудоражила память, вынеся на поверхность обрывки воспоминаний о моей несуразной молодости, городе «Пушкина и рок-н-ролла», любви с первого взгляда, случившейся в этом городе, бесславном её конце, когда, как говаривал Джек Лондон, боги смеются, и прочий водоворот событий, происходивший, как теперь принято говорить, в лихие 90-е, а для меня остающимися романтически-восторженными, когда бездна, в которую заглядывала страна, была каким-то забавным практически незаметным фоном за сценой, где разыгрывалась лавстори, кратко определяемая Поэтом: «Любовь – это поезд
Свердловск Краснодар – Ленинград и назад».
В общем, первой в ассоциативном ностальжи-ряду после просмотра короткометражки «Бар «На грудь» оказалась «Пирожковая на Литейном».
…И вот ранним-ранним майским утром 1995 г., если не ошибаюсь, около 6 утра, после ночи, проведенной на Московском вокзале, я стою у столика (ох уж это ужасное советское изобретение – стоячие столики в местах общепита), попивая чай с пирожками, и наблюдаю за посетителями. Типажи этих ранних посетителей не отличались разнообразием как в короткометражке, хоть и были весьма однообразны, но достаточно колоритны и завораживали своей решительной незыблемостью:
Заходит мужик, на вид работяга. Заказывает стакан водки, выпивает залпом, достает из внутреннего кармана застиранного потертого пиджака полиэтиленовый пакетик, достает кусок полузасохшего хлеба, закусывает, уходит. Через пару минут заходит следующий, практически клон первого только чуть постарше. Процедура та же – стакан водки, только вместо закуси занюхивает каким-то ломтиком, лежащим на столе. Потом было ещё несколько таких же посетителей в течение 10-15 минут с таким же ритуалом – стакан водки, крошки со стола или с кармана; только один купил к водке пирожок.
Вдохновленный этой суровостью, я сел пустой второй вагон трамвая, пребывая по прежнему в печальной задумчивости разбитого сердца, и поехал кататься по Городу, как тогда казалось в последний раз, любуясь его красотами. После разворота на конечной остановке, водитель трамвая, думая, что никого уже там нет, перестал открывать двери второго вагона и я ехал в весьма показательном гордом горьком одиночестве…
Эта милая зарисовка, вывешенная Хиштаки у себя в блоге, взбудоражила память, вынеся на поверхность обрывки воспоминаний о моей несуразной молодости, городе «Пушкина и рок-н-ролла», любви с первого взгляда, случившейся в этом городе, бесславном её конце, когда, как говаривал Джек Лондон, боги смеются, и прочий водоворот событий, происходивший, как теперь принято говорить, в лихие 90-е, а для меня остающимися романтически-восторженными, когда бездна, в которую заглядывала страна, была каким-то забавным практически незаметным фоном за сценой, где разыгрывалась лавстори, кратко определяемая Поэтом: «Любовь – это поезд
СвердловскКраснодар – Ленинград и назад».В общем, первой в ассоциативном ностальжи-ряду после просмотра короткометражки «Бар «На грудь» оказалась «Пирожковая на Литейном».
…И вот ранним-ранним майским утром 1995 г., если не ошибаюсь, около 6 утра, после ночи, проведенной на Московском вокзале, я стою у столика (ох уж это ужасное советское изобретение – стоячие столики в местах общепита), попивая чай с пирожками, и наблюдаю за посетителями. Типажи этих ранних посетителей не отличались разнообразием как в короткометражке, хоть и были весьма однообразны, но достаточно колоритны и завораживали своей решительной незыблемостью:
Заходит мужик, на вид работяга. Заказывает стакан водки, выпивает залпом, достает из внутреннего кармана застиранного потертого пиджака полиэтиленовый пакетик, достает кусок полузасохшего хлеба, закусывает, уходит. Через пару минут заходит следующий, практически клон первого только чуть постарше. Процедура та же – стакан водки, только вместо закуси занюхивает каким-то ломтиком, лежащим на столе. Потом было ещё несколько таких же посетителей в течение 10-15 минут с таким же ритуалом – стакан водки, крошки со стола или с кармана; только один купил к водке пирожок.
Вдохновленный этой суровостью, я сел пустой второй вагон трамвая, пребывая по прежнему в печальной задумчивости разбитого сердца, и поехал кататься по Городу, как тогда казалось в последний раз, любуясь его красотами. После разворота на конечной остановке, водитель трамвая, думая, что никого уже там нет, перестал открывать двери второго вагона и я ехал в весьма показательном гордом горьком одиночестве…